После второй нашей встречи я позабыл о своих принципах и пригласил Катрин на авеню Энгр.Сканирование и spellcheck – Е. Кузьмина http://bookworm-e-library>.blogspot.com
Искусство кино, № 7 1991
Перевод с французского Александра Брагинского
Продолжение.
Начало - Б. Бардо;
окончание - Д. Фонда
 Танцевали две девушки.
Одна очень самоуверенная, сознающая, что взгляды людей направлены в ее сторону, другая — слегка растерянная, хотя и с дерзким лицом.
Первую звали Франсуаза Дорлеак: это была молодая, но уже известная актриса. Отечественная критика называла ее французской Кэтрин Хэпберн. Вторая — моложе на два года, темноволосая, довольно коротко остриженная, была Катрин Денев. Глаза мужчин не отрывались от ее очаровательной сестры. Но меня интересовала маленькая Катрин.
«Эпи-Клюб», где проходил вечер, был модным тогда местом в Париже. Монпарнас, слегка потеснив Сен-Жермен, переживал новый всплеск моды.
Когда обе сестры покинули площадку, произошло странное явление. Самоуверенная, элегантная, любезная по отношению к людям, которые поднимались ей навстречу, Франсуаза ничуть не изменилась. А вот Катрин, еще мгновение назад раскованная, заставила меня подумать о раке-отшельнике, внезапно укрывшемся в своей скорлупе. Взгляды, направленные на ее сестру, проходили через нее, так свет проникает через стекла. И эта метаморфоза заворожила меня, я один находил младшую сестру красивее старшей. Десять лет спустя пресса назовет ее «самой красивой женщиной мира».
Мне же не понадобилось ни ее успеха на экране, ни фотографий, которые станет однажды рассылать «Шанель», чтобы понять, что ее маленький носик, холодный, но напряженный взгляд, тонко очерченный, классической формы рот — все это приметы законченной красоты.
Элегантность, слава и ум, присущие личности Франсуазы Дорлеак, отбрасывали своеобразную тень на это еще не созревшее чудо. Сама Катрин была убеждена, что является бледной копией старшей сестры, которую чтила, уважала, обожала, нисколько ей при этом не завидуя.
Мой ассистент и друг Жан-Мишель Лакор хорошо знал обеих сестер. Они подсели за наш столик. Я поговорил с Франсуазой о ее планах. Катрин, не раскрывая рта, наблюдала за нами.
Было уже поздно, и Франсуаза, работавшая с утра, поднялась. Я понял, что у Катрин шутки, развязный юмор не будут иметь успеха. И просто сказал ей:
— Я бы очень хотел увидеть вас снова.
— Я буду на студии в Бийанкуре завтра после полудня в павильоне, где снимается моя сестра,— ответила она.
Мы вежливо пожали друг другу руки, и она удалилась.
Бывает, что во время несчастного случая не сразу понимаешь, что серьезно ранен. Это же относится к некоторым встречам, от которых зависит твоя жизнь. Только вернувшись спустя два часа домой, я понял, насколько меня поразило лицо Катрин.линейных
...Я нашел Катрин в плохо освещенном коридоре позади павильона «С». Она была в белом пиджаке и шерстяной юбке с довольно потрепанной сумкой в руке. Увидев меня, подняла голову, и, не изменив выражения лица, ровным шагом направилась ко мне.
Обстановка ночного заведения, веселье, подогреваемое несколькими рюмками вина, воздействуют на эфемерную красоту некоторых женщин. Красота Катрин не зависела от игры света и тени или смены декорации.
— А, здравствуйте,— сказала она.— Я ждала вашего прихода.
Катрин изъяснялась на изысканном французском языке.
Мы проболтали два часа в баре-ресторане студии. Катрин относилась ко мне с подозрительностью скорее всего из-за моей репутации. Она ожидала увидеть циника, поверхностного и, вероятно, умного человека... А обнаружила, что я умею быть нежным и внимательным. Она обладала чувством юмора и пониманием абсурда. То есть скорее, англосаксонским качеством, чем латинским, и вовсе неожиданным для семнадцатилетней девушки.
Закончив съемки, вошла Франсуаза Дорлеак, обратив на себя общее внимание, бросилась на шею сестре, чтобы поцеловать ее, едва со мной поздоровавшись, и убежала.
Когда мы покинули студию и Катрин села ко мне в машину, у меня не было никаких планов. Я искал ключ от машины по всем карманам и никак не мог его найти. Катрин рассмеялась.
— «Феррари» без ключа вряд ли на что пригоден,— сказала она.
— Я, вероятно, обронил его в баре.
Но бар оказался закрытым.
— Возьмем такси,— предложила Катрин.
— У меня нет ни гроша. Я забыл бумажник дома.
— У меня есть чем расплатиться,— сказала Катрин.
Мы сели в такси.
— А дальше что? — спросил шофер.
Мне не улыбалась мысль отвезти Катрин на авеню Энгр в мою квартиру. Я вспомнил, что Кристиана Маркана нет в Париже, мне было известно, где он прячет ключ от квартиры.
— Улица Бассано, дом 15,— назвал я адрес шоферу.
Катрин оплатила такси. Мы прошли мимо консьержки мадемуазель Мари, не замеченные ею (она опять стала пить), поднялись по лестнице. Я нашел ключ на месте, и мы вошли в помещение, где расписанный Жаном Жене абажур склоненной лампы навевал столько воспоминаний.
Я разогрел воду на плитке, которую поставил на пол, и, флиртуя, мы выпили чаю. Катрин было семнадцать лет, мне — тридцать два. Но возраст не разделял нас. И опыт — тоже. Женщины догадываются о многих вещах, еще ничему не научившись.
Перед тем как уйти, я предложил заехать ко мне.
— Только заберу бумажник, и мы отправимся ужинать.
— Нет, мне надо домой,— сказала Катрин.— Я вас высажу по дороге.
В такси она молчала, но сидела, прижавшись ко мне. Перед расставанием мы поцеловались в губы. В девять утра я позвонил Жан-Мишелю Лакору, который дал мне телефон Катрин.
Мне ответила мадам Дорлеак и весьма неохотно передала трубку дочери.
— Когда я смогу снова вас увидеть?
— Сейчас же.
...Когда мы познакомились, она только что окончила лицей и не строила планов на будущее. Некоторые люди воображали, что, даже искренне влюбившись, Катрин способна использовать свою связь с режиссером в интересах карьеры. Нет ничего более ложного. Это честолюбивая женщина — что уже само по себе высокое качество, но она не была карьеристкой.
После второй нашей встречи я позабыл о своих принципах и пригласил Катрин на авеню Энгр. Из салона мы перешли в спальню, которую она осмотрела критическим взглядом. И тут раздался телефонный звонок. Звонила Брижит.
— Вадим, ты должен спасти мне жизнь.
— Я могу перезвонить завтра? — спросил я.— Я занят.
— Нет. Передаю трубку Франсису.
Франсис Косн был известным продюсером, он знал меня еще сценаристом-любителем.
— Мы по уши в дерьме,— сказал он.— Орель вышел из игры.
Одна из особенностей Брижит заключалась в легкости, с которой она практически без перерыва переходила от нервной депрессии к безмятежности и радости жизни. После своего знаменитого дня рождения в 1960 году ей вздумалось заняться пением. И некоторые песенки ее оказались очаровательны, забавны и поэтичны. Брижит не была ни Пиаф, ни Джуди Гарланд, но она показала себя вполне прилично в этой новой для нее области.
После «Истины» она решила сняться в комедии «Уздечка на шее». На ее счету уже было несколько шедевров, поставленных гениями. Жан Орель принадлежал к поколению, выпестованному «новой волной». В то время продюсеры приглашали лишь тех режиссеров, которые не поставили ни одного фильма, и предпочтительно — безусых. Снявший несколько короткометражек Жан Орель оказался не способен справиться с финансовыми и техническими трудностями дорогого фильма со «звездой», которой не так-то просто было руководить. На третий день съемок на площадке воцарился полный хаос. Никто не понимал, чего хочет режиссер, а тот еще меньше, чем все остальные.
Орель сообразил, что его карьера может закончиться, даже не начавшись, если он провалит постановку. С подачи Брижит и Косна он согласился позвать меня на помощь.
Я очень не люблю брать на себя уже начатый фильм, сценарий которого следует полностью переделывать. Тем не менее я пообещал на другой день приехать на студию.
Два часа спустя я высадил Катрин у ее дома. Я словно вернулся на десять лет назад, во времена, когда провожал Брижит, которая, как Золушка, во что бы то ни стало должна была оказаться у себя дома с последним ударом часов.
Супруги Дорлеак были актерами, но придерживались строгих правил. Дважды в неделю Катрин имела право возвратиться в полночь. Когда она шла куда-нибудь с сестрой, то могла прийти и позднее. Несколько раз господин Дорлеак запирал дочь в комнате, боясь, что она убежит среди ночи ко мне. Моя репутация соблазнителя и режиссера скандальных фильмов пугала его.
На другой день рано утром я, как и обещал, приехал на студию в Бийанкуре. Там царила паника. Прочитав сценарий, я попросил сорок восемь часов, чтобы сделать самые срочные поправки.
Я проводил Брижит домой на авеню Поль-Думер, чтобы поговорить с ней о ее роли. Она уже рассталась с Жаком Шарье и как будто жила одна.
— Где Николя? — спросил я ее.
— У дедушки и бабушки.
Я лишь раз видел Брижит с сыном, которому тогда было шесть месяцев. Это был прелестный, пышущий здоровьем ребенок. Она собиралась куда-то уйти и надела широкополую шляпу с искусственными цветами — не совсем в ее стиле. Она склонилась над люлькой, чтобы поцеловать Николя, который тотчас стал кричать.
— Видишь, он меня ненавидит,— сказала она.
— Да нет же. Он испугался твоей шляпы.
— Он плачет и тогда, когда я без шляпы...
Во время одного интервью Брижит заявила: «Я хотела этого ребенка. Я хотела родить, пока я еще молода, и хотела, чтобы был мальчик». И добавила по поводу преследовавших ее журналистов: «Когда родился Николя, я была вынуждена отражать настоящую осаду фотографов. Я не звала их. Но они были повсюду — у дверей, на лестнице, в комнатах и даже на крышах... Один решил спуститься по веревке на мою террасу, веревка лопнула, и он почти упал на служанку, которая поливала цветы, и у той чуть не случился сердечный приступ. Николя — мой, и я не хочу, чтобы до него дотрагивались».
С помощью Клода Брюле я переделал сценарий в течение сорока восьми часов, и работа на студии в Бийанкуре возобновилась. Несмотря на это (сам не знаю, как мне это удавалось), я находил время встречаться с Катрин.
Ее родители не хотели, чтобы мы виделись. Но Катрин была влюблена и не походила на человека, которым кто-то может руководить, даже если это боготворимая ею семья.
В январе я должен был ехать в горы снимать натуру и пригласил Катрин. Это был решающий шаг: она объявила отцу, что уедет в любом случае — с его согласия или без оного. До совершеннолетия Катрин оставалось десять месяцев, и отец уступил, поняв, что борьба бессмысленна.
На съемку приехало много журналистов, но мне удалось невероятное: ни одной фотографии Катрин со мной не появилось в газетах.
Бывший журналист, я знал все хитрости профессии. Я так запутал карты, что никто ни о чем не догадался. Все сошлись на том, что молоденькая брюнетка, которую встречали в компании со мной, не отвечает моим вкусам.
Хотя Катрин, несомненно, наделена была качествами, которые затем будут признаны всеми. Она была умна, способна на ядовитый юмор, который мне особенно нравился, и, вопреки внешней холодности, обладала страстной натурой. Нет ничего удивительного в том, что двумя самыми успешными, самыми громкими ее фильмами стали «Шербурские зонтики», нежная и романтическая мелодрама Жака Деми, и «Дневная красавица» Луиса Бунюэля — блестящая иллюстрация эротических фантазмов мазохиствующей буржуазки.
Нередко она демонстрировала сильный характер.
Я с нежностью вспоминаю наш простенький номер, обшитый деревом. Я учил Катрин играть в шахматы. Мы играли также и в покер. Обычно она выигрывала, блефуя с видом невинного ангела и апломбом профессионала.
Однажды в субботу вечером продюсер решил угостить всю группу ужином в ресторане отеля, выстроенного на вершине горы. Попасть туда можно было только на фуникулере. Спуститься вниз мы должны были в полночь, но внезапная буря, вопреки предсказаниям бюро погоды, вывела из строя фуникулер, заставив нас остаться до следующего дня.
Несколько свободных комнат были предоставлены актерам. Группа устроилась на ночь в креслах в фойе, а я облюбовал для нас с Катрин бильярдную. Мы играли партию в «американку», когда вошла Брижит.
— Я вижу, здесь не скучают,— заметила она. И предложила отпраздновать конец света. Тогда мы организовали рейд в бар, забрав несколько бутылок с красным вином и водкой. Мы обильно спрыснули конец света, и не наша вина, что на другой день земля еще продолжала крутиться.
Перед тем как уйти спать, Брижит сказала мне на ухо, кивнув в сторону Катрин:
— Она посильнее тебя. Не приходи ко мне плакать в жилетку, когда будешь несчастен.
После поездки в Виллар-де-Лан Катрин не вернулась к родителям. Она поселилась у меня на авеню Энгр.
Квартира на десятом этаже роскошного дома была просторная и солнечная. С прекрасного балкона открывался изумительный вид на Булонский лес и Париж. Обстановка была современная, но удобная: толстые ковры, глубокие диваны, длинный дубовый стол. Никакой столовой. Я всегда ненавидел столовые. Три спальни. Наша, моей дочери Натали, мадемуазель Милле.
Катрин быстро освоилась в роли хозяйки. Ко мне часто приходили друзья, иногда без предупреждения, но она оказалась очень гостеприимным, к тому же веселым, общительным человеком. Уверенная в себе, свободная и живая, очень забавная, она сделала так, что вечера в нашем доме никогда не были скучными. На людях, особенно в присутствии тех, кого она не знала, Катрин становилась сдержанной, занимая оборонительную позицию.
Как раз в это время она приняла решение сниматься в кино.
Не повторяя путь знаменитой и неподражаемой ББ или легендарной красотки Аннетт (Аннетт Вадим — одна из пяти жен автора книги, датчанка по происхождению, киноактриса.—Прим. пер.), Катрин выбрала свой путь и повела себя смело и здраво. Вместо того чтобы согласиться на удобную и лестную роль возлюбленной Роже Вадима, она приняла вызов.
В своем решении она преследовала цель стать «звездой». Но и я был уверен, что она рождена актрисой. Наша связь лишь ускорила принятие решения, я послужил катализатором.
Катрин предложили роль в одном убогом фильме «новой волны». В нем снималось несколько хороших актеров. Но Катрин не строила иллюзий. Она была исполнена решимости работать и не искала славы до того, как приобретет опыт.
Продюсеры и режиссер фильма позвонили мне, чтобы предложить следующую сделку: «Если вы согласитесь подписать договор о художественном руководстве, мы отдадим роль мадемуазель Денев».
Я готовился к съемкам «Отдыха воина» и не знал, смогу ли наблюдать за работой над картиной «Сатана там правит бал». Но они настаивали. «Дайте нам один день. Вы снимете сцену с Катрин — это все, что мы от вас просим»,— сказали они, позабыв предложить оплату за использование имени и скромное участие в съемках. В конце концов, ради Катрин я дал согласие.
Вот почему Катрин перекрасилась в блондинку. Одни журналисты писали, что она стала похожа на Брижит Бардо, другие — что я был вынужден превратить ее в подобие моей бывшей жены.
Правда же заключалась в том, что я испытал укол в сердце, когда увидел ее блондинкой. Что стало с малышкой Катрин, в которую я был влюблен?
Она отправилась сниматься в «Сатане» на юг Франции, близ Перпиньяна, а я выехал во Флоренцию с Брижит, Робером Оссеином и Франсисом Косном, чтобы приступить к экранизации бестселлера Кристиана де Рошфора «Отдых воина».
Брижит только что снялась в фильме Луи Маля «Частная жизнь», сюжет которого навеян ее собственной жизнью. Правда, в фильме больше обыгрывается искусственная форма невроза, чем ее собственные страхи. Это очень хороший фильм, и он имел заслуженный успех.
Партнером Брижит был Марчелло Мастроянни. Пресса рассчитывала на роман между актером и актрисой, но он не состоялся. И ничего удивительного: за одним исключением, Брижит всегда увлекалась неизвестными исполнителями, а ведь среди ее партнеров были и знаменитые люди, незаурядные личности — Жерар Филипп, Даниэль Желен, Керк Дуглас, Луи Журдан, Ален Делон, Жан Габен, Лино Вентура, Джек Паланс, Энтони Перкинс, Шон Коннери. Ни в одного из них она не влюбилась.
Она была одна, когда мы начали во Флоренции натурные съемки «Отдыха воина». Между натурными съемками и студийными у меня выдалось несколько свободных дней.
Я отправился на съемки фильма «Сатана там правит бал», где и нашел Катрин необычайно изменившейся. И снял, как обещал, испытав некоторую неловкость, сцену в неоэротическом стиле.
После съемки мы ужинали в рыбацком ресторане. На террасе было прохладно. Белокурая и хрупкая, в одном кашемировом пуловере, Катрин казалась задумчивой. Ветер теребил ее «новые» волосы. Она была красива и загадочна. Не говорила о картине, не задавала вопросов о моем пребывании во Флоренции, но взяла мою руку и посмотрела прямо в глаза, как это умеет делать одна Катрин. «Сейчас она скажет, что влюблена в другого»,— подумал я. Но, отвернувшись, она пробормотала:
— Я хочу ребенка, я хочу ребенка, хочу ребенка!
Она часто говорила мне о своем желании стать матерью. В этот вечер я понял, что это не блажь подростка. В ее страстном и застенчивом признании было что-то земное, мои детские радости, которые я испытал, катаясь по апрельской траве в горах Савойи. Было в ней что-то горячее, необыкновенно человечное, что я до сих пор ищу во взгляде и отточенной лексике великой «звезды» французского кино.
Я взял ее руку, я поцеловал тонкие и немного короткие пальцы. Мне хотелось плакать. А я плачу только когда счастлив. Я думал, что она начинает трудную карьеру. Быть матерью на этом этапе жизни казалось мне не обязательным. Что с того! Ее устами говорила жизнь. Катрин хотела ребенка.
После окончания съемок фильма «Сатана там правит бал» Катрин приехала ко мне в Париж. Она стала еще больше заботиться о своих туалетах. Костюмы «Шанель» пришли на смену юбкам и блузкам. У нее появилась особая страсть к обуви. Не разоряясь на крупных портных (на это у нас не было средств), она выработала свой собственный стиль. Перед тем как куда-нибудь пойти, она проводила много времени за прическами, гримом.
Катрин прекрасно заботилась о Натали (Дочь Аннетт и Роже Вадим - прим. перев.), решительно держала руку на нашем семейном кошельке и проявляла строгость в отношении прислуги. Подчас еще готовила еду, но совершенно не походила на синий чулок.
Перед посторонними она в любых обстоятельствах неизменно появлялась уравновешенной и умеющей владеть собой. Ей случалось переживать минуты чрезмерной нервозности, чередуемой с внезапными вспышками ревности.
Катрин часто встречалась с родителями и сестрой Франсуазой. Ее жизнь включала в себя все составные части счастья. Но мне казалось, что ей чего-то не хватает. Не оттого ли, что люди, даже обладающие всем, никогда не бывают полностью удовлетворены жизнью? Или, как написал ирландский поэт, чье имя я позабыл, «Счастье — это вещь, которой нет и которая тем не менее в один прекрасный день исчезает».
Было ли у нее ощущение, что я люблю ее недостаточно? Возможно. Она часто попрекала меня моей нестабильностью.
Недавно я пересмотрел любительский фильм, который снял однажды летом в Сен-Тропезе. Катрин казалась счастливой, но ее взгляд на секунду вдруг туманился каким-то страхом. В одном эпизоде она объясняла Натали, как гримироваться под клоуна, в другом — на Мандарге, сидела с Брижит, которая учила ее играть на гитаре.
Я надеялся, что Катрин сможет продолжать свою карьеру, не снимаясь у меня. Я не хотел, чтобы о ней говорили, как об Аннетт: «Ее сделал Роже Вадим. Без него... и т. д. и т. п.». Я был уверен, что она будет счастлива доказать, что способна преуспеть и без моей помощи.
Но фильм «Сатана там правит бал» не открыл ей двери студий. У нее не было никаких планов. И тогда я решил дать ей роль в моем следующем фильме «Порок и добродетель», на который были уже приглашены такие «звезды», как Анни Жирардо и Робер Оссеин. На Катрин не ложилась ответственность за судьбу картины. Но у нее тем не менее была ответственная роль и поддержка режиссера, умеющего работать с дебютантами.
Сюжет был построен на теме, близкой к маркизу де Саду: приключение двух сестер, символизирующих в жизни порок и добродетель. У порока жизнь наполнена славой и удовольствиями, у добродетели — обидами и невообразимыми страданиями. В конце фильма порок погибает, а добродетель торжествует.
Действие разворачивалось в Европе во время нацистской оккупации. Это не был реалистический фильм, он снимался в очень вычурном стиле.
Во время съемок я открыл для себя еще одну сторону характера Катрин. На съемочной площадке она вела себя как профессионал, но была особенно требовательна по отношению к техническому составу группы — гримерам, парикмахерам и ассистентам. О ней много несправедливо говорили: «Она принимает себя за «звезду». Со мной же Катрин была послушна, хотя свои принципы, свою волю она также стремилась отстаивать. Я-то считаю это достоинством, но проявилось оно очень рано и очень бурно.
Съемки в центре Перигора, Суйаке, прошли в приятной атмосфере и шумно. Здесь находились многие мои друзья — Жан-Мишель Лакор, Серж Маркан, Поль Жегофф (Поль Жегофф, один из талантливейших сценаристов «новой волны», написавший сценарии лучших фильмов Шаброля и Годара, был заколот своей женой в 1985 году.— Прим. пер.), игравший эсэсовца-садиста, заколотого одной из своих жертв, Робер Оссеин и дюжина молоденьких актрис — одна другой краше,— все это каждую ночь вызывало недоразумения, которые придавали новые краски празднику. Несмотря на соблазн, я оставался верен Катрин.
Она ложилась рано и редко участвовала в наших вечеринках. Это меня удивляло, ибо обычно она любила развлекаться. Катрин очень серьезно относилась к своей профессии...
Марк Аллегре должен был снимать один из скетчей фильма «Парижанки», состоящего из четырех историй, которые иллюстрировали недостатки, достоинства и очарование парижанок разных возрастов и разного социального происхождения. Он попросил меня написать сценарий и диалоги для его новеллы: в ней предстояло сниматься Катрин.
Мы искали актера, который должен был стать ее партнером. Я предложил певца Джонни Холлидея, который возмутил консервативную публику и был распят критикой за насаждение во Франции стиля Элвиса Пресли. Правда, к этому времени понемногу его талант уже стали признавать, и Марк Аллегре вместе с продюсером поддержали кандидатуру Холлидея.
Мне трудно отказать, однако, в отсутствии изобретательности... И я убедил себя и был, по-видимому, не прав, что их роман на экране получил продолжение за пределами студии. Мне гораздо труднее принять ложь или полуложь, чем подозрение, что меня обманывают. В отличие от большинства мужчин и женщин я предпочитаю знать все. После первого шока я могу все забыть. И куда легче иду на мировую, доверяю. Именно сомнение становится ядом в семейных отношениях.
Однажды дома я спросил у Катрин:
— Ты влюблена в него?
— Ты глупый,— ответила она,— это хороший товарищ, не больше.
Эта формула всегда казалась мне весьма подозрительной.
Если Катрин ревновала, это было связано отнюдь не с женщинами или вечными моими опозданиями (я был неисправим, приходил в одиннадцать часов, когда меня ждали к ужину, и много раз являлся в пять утра после прогулки с друзьями), а с моим поведением, моей манерой вести себя с представительницами женского пола, которая ее раздражала и делала несчастной.
Катрин проявила много терпения и понимания, видя мое пренебрежение к чужому времени и пристрастие к богемному образу жизни. Но день ото дня ей становилось все труднее сдерживать свое дурное настроение. Чтобы избежать сцен и упреков, я начинал лгать, и это ничего не улаживало.
Сколько раз журналисты или случайные знакомые спрашивали меня: «Что же в конце концов находили в вас Брижит, Катрин или Джейн Фонда?»
С точки зрения одних, мои победы объяснялись подвигами в постели, по мнению других — я был лишь посредником для достижения ими успеха, третьи, наконец, видели во мне колдуна, способного заворожить женщину или изменить ее по своему желанию. Моя репутация вообще противоречива. Обо мне говорили, что я циничный манипулятор, ищущий наслаждений гедонист или, напротив, мужчина, которого всегда в конце концов бросали женщины,— гораздо более талантливые и красивые, чем он. Я попробовал установить истину: не так уж просто, рассказывая о себе, быть совершенно объективным. Столь же неловко и заниматься самовосхвалением.
Отчего же в таком случае не дать слово Катрин? Я нашел несколько ее интервью, в которых она была очень откровенна. Скажем, в «Жур де Франс» в марте 1963 года.
Вопрос. Чем вас обольстил Вадим?
Катрин. Своим обаянием. Это особенно волнует женщину в мужчине. Что-то неуловимое, что возникает, когда он улыбается, звук его голоса, ум... Шарм не объясняется красотой, тем более — молодостью. Я считаю, что в этом истинное преимущество мужчины.
Вопрос. Какие моральные качества Вадима особенно связывали вас с ним?
Катрин. Благородство. Я говорю не о его излишней склонности решать финансовые дела друзей или родных, но о том внутреннем состоянии души, которое заставляет его видеть в людях лишь хорошие стороны. Открытый для всего и для всех, он для каждого находит извинения. Вадим стал бы ужасным председателем суда: ища смягчающие обстоятельства для обвиняемых или, закрыв глаза, их оправдывая... Я ничего не делаю без ведома Вадима. Не выслушав его совета. Особенно в части туалетов. Он внушил мне любовь к таким цветам, как белый, черный, розовый и беж, к прямым юбкам и натуральному шелку.
В журнале «Мари Клер» в мае 1963 года она сказала: «Вадим — самый верный мужчина, которого я когда-либо знала. Люди улыбаются, когда я говорю это... Есть такие, которые замечают: «Бедный Вадим, женщины всегда бросают его! Вот он и боится немного». Я знаю Вадима: он ничего не боится. Я даже не знаю, кто кого на самом деле бросал. Ведь можно бросить кого-то, делая все, чтобы тебя покинули».
Катрин оказалась куда более тонким психологом, чем журналисты или те женщины, которые были в моей жизни до нее. Подозреваю, что сегодня она несколько изменила свое мнение обо мне. Но как удержаться от удовольствия вспомнить такие милые комплименты?
Никто не знал (кроме семьи и близких друзей), что мы едва не поженились. Несмотря на ее собственные высказывания о свободной любви, мнения людей на этот счет раздражали Катрин: «Вадим женился на Брижит и Аннетт, почему не на вас?» — спрашивали ее. Приходя ко мне на съемку, она выглядела молодой возлюбленной в гостях.
Каковы бы ни были скрытые или подлинные причины, факт остается фактом: в один прекрасный день мы решили пожениться.
Мне предстояла поездка на Таити, где Поль Жегофф снимал свой первый фильм в качестве режиссера. Он очень нервничал и просил меня побыть с ним рядом во время съемок. Катрин тоже подумала, что трудно найти более романтическое место на свете.
Первое приземление состоялось в кабинете нотариуса на площади Сен-Мишель, в зловещем помещении, наполненном тенями и пылью, с выстроившимися рядами старых папок с делами.
Господин Дорлеак, мадам Дорлеак, Катрин и я сидели на изъеденном молью бархате стульев, выстроенных полукругом перед столом нотариуса. Родители моей будущей жены настояли на составлении брачного контракта. Монотонный голос нотариуса, перечислявший статьи договора, воздействовал на меня одуряюще и усыпляюще. Я в полусне слушал о пожизненной страховке, разделе имущества в случае развода, серебре и ценностях, которыми я не обладал. Фраза: «В случае смерти одной из сторон кухонные принадлежности останутся в полной собственности живущего»,— пробудила меня, я вздрогнул. «Кухонные принадлежности» — это было для меня уже слишком.
— А пепельницы? — спросил я.— Вы забыли про пепельницы!
Обычно не лишенная чувства юмора, Катрин мрачно посмотрела в мою сторону. Она терпеть не могла, когда я шутил в присутствии ее родителей.
Я надеялся, что таитянские песни и изумрудная гладь воды в лагунах помогут мне забыть о кухонных принадлежностях.
Вторая остановка была в отеле «Чарри Низерленд» в Нью-Йорке.
Шел дождь.
Катрин сидела на кровати и вытаскивала из коробки пару туфель на высоких каблуках, купленных у Закса. Не очень практичные для прогулок по коралловым рифам. Но она предпочла их кроссовкам, которые я советовал купить (и которые мы купили на другой день). Я смотрел с семнадцатого этажа отеля на деревья Центрального парка, когда зазвонил телефон. Я поднял трубку. Это была Аннетт.
— Пюпфель (Прозвище, данное Аннетт мужу,— «воробей» (нем.).— Прим. пер.), я знаю, ты любишь разыгрывать мою мать. Бедняжка верит тому, что рассказывают.
— Какой розыгрыш?
— Я говорю о свадьбе на Таити.
— Это не шутка.
Наступила тишина, такая долгая, что я подумал, что нас прервали.
— Ты не можешь на ней жениться,— сказала Аннетт.
Она была убеждена, что Катрин жила со мной из карьерных соображений, что я тоже не любил ее и сошелся с ней лишь для того, чтобы утешиться после нашего развода. Она сказала, что я буду несчастен и что сама она любит меня и хочет помешать мне сделать такую глупость.
— Если ты женишься,— заключила она,— я заберу Натали (Блошка - прозвище Натали, - была на каникулах у ее матери). И я это говорю серьезно. Ты можешь сердиться на меня, но придет день, когда ты скажешь мне спасибо.
Я повторил слово в слово наш разговор Катрин, опустив некоторые фразы Аннетт.
— Ты думаешь, она способна выполнить свою угрозу? — спросила она.
— Совершенно убежден.
Катрин знала, как я привязан к дочери, и предложила отложить свадьбу на некоторое время. Я знал, что она при этом подумала — «навсегда».
Она ни в чем не стала меня упрекать и была спокойна в последующие дни и во время всего нашего пребывания в Полинезии. Но я думаю, она никогда мне не простила этот несостоявшийся брак.
Сегодня я пытаюсь разобраться в себе. Нет никаких сомнений в том, что я уступил из страха потерять право на воспитание дочери, не вступил в борьбу с шантажом, который предприняла Аннетт. Но «кухонные принадлежности, остающиеся в полной собственности живущего», также, несомненно, связаны с принятым мною решением.
Если «Отдых воина» имел большой успех, то «Порок и добродетель» был освистан зрителями на премьере. Французы еще не забыли драму нацистской оккупации и не склонны были оценить мое отступление от истории. Ассоциации бывших участников Сопротивления потребовали даже запретить фильм. Мне пришлось ждать два года, прежде чем он выйдет в Нью-Йорке и Сан-Франциско, чтобы прочитать благожелательную критику.
На Катрин этот провал никак не отразился: ее уже пригласили сниматься в «Парижанках». Но она была оскорблена таким приемом своего первого значительного фильма. Более чем через двадцать лет после этого провала я обнаружил (из письма, которое она мне недавно прислала), что она так никогда и не простила мне сей неудачный опыт. Это в характере Катрин — хранить что-то втайне в течение четверти века.
Публике «Парижанки» понравились, и о Катрин начали говорить как о будущей «звезде».
Желая доставить приятное моему другу Полю Жегоффу, она согласилась сняться в его фильме «Отлив», который он собирался снимать на Таити.
Пребывание на Папеэте (где мы бы поженились, не будь звонка Аннетт) началось дурно. Несмотря на все наши предупреждения, Катрин перегрелась на солнце, и у нее началась лихорадка. А спустя несколько дней у нее стала облезать кожа.
Полю Жегоффу пришлось переписать сценарий и пригласить на роль Катрин местную красотку — у продюсера не было средств вызывать из Франции другую актрису. Мужские роли исполняли Франко Фабрицци, Кристиан Маркан и Мишель Сюбор. Поль был странным режиссером, больше озабоченным рыбалкой, чем работой с актерами. Именно тут, на борту судна, где во время бури мы лежали в единственной двуспальной кровати в капитанской каюте, Катрин взяла мою голову в руки и посмотрела мне в глаза долгим-долгим взглядом. Что-то сказала, но ветер завывал с такой силой в парусине старой посудины, а волны били о борт с таким ожесточением, что ее я не расслышал.
— Что ты сказала?
— У нас будет ребенок! — завопила она.
Беременная Катрин показала себя — как бы это сказать? — женщиной, полной контрастов. Бывали дни, когда она вставала на рассвете, отводила Натали в школу, заходила на студию поцеловать меня, ходила на рынок вместо Густава — повара-югослава, который лукавил с ценами, убирала дом, поливала цветы. И к полуночи, когда я считал, что она без сил, звала меня выпить рюмку к Кастелю.
Сидя на лавке первого этажа, предназначенной для завсегдатаев, она чокалась с Элизабет Тейлор, Труменом Капоте, Франсуазой Саган, Куинси Джонсом или несколькими загулявшими министрами. На другой неделе она спала до полудня, а на следующей — начинался «магазинный период». Я ненавидел хождение по магазинам, но соглашался на эту пытку ради беременной Катрин. Мы посещали магазины будущих матерей, где ничего не покупали, но возвращались домой с новой парой туфель.
В свою очередь я не отказывался от своих дурных замашек. Мне случалось уходить из студийного бара в компании ассистента Жан-Мишеля Лакора, позвонив предварительно Катрин:
— Хочется расслабиться. Приду к полуночи.
К часу ночи в «Сексис» на Елисейских полях, где мы были заняты тем, что учили хорошим манерам приятельницу-стриптизерку>, к нам присоединялись Поль Жегофф или Кристиан Маркан. В три часа в баре на Пигаль, едва не вступив в драку с сутенером, мы держали пари на бутылку шампанского, а в пять утра ели луковый суп в «Эскарго» и вместе с крепышами Рынка встречали зарю.
Мы с Лакором могли, однако, поздравить друг друга с нашей твердой моралью: он не изменял своей жене Сесиль, а я — Катрин.
...Когда я познакомился с Катрин, у нее были две тайные цели в жизни — стать матерью и стать актрисой. Теперь, достигнув того и другого, она расцвела. Она была создана для того, чтобы властвовать. Насчет жизни у нее были совершенно определенные взгляды, которым люди и события должны были подчиняться. Она была убеждена, что всегда права и способна принести счастье другим, но при том условии, что все будут покорны ее воле. А так как она была при этом умна, не лишена чувствительности и юмора, можно было легко подпасть под ее обаяние, прежде чем становилось ясно, что под угрозой отлучения надо всегда говорить «да». Лишь в редкие минуты растерянности эта молодая девушка с железным характером могла показаться существом слабым и уязвимым.
Когда она начинала проявлять свой властный характер, я прятался в шкафу. Меня совершенно невозможно выдрессировать, и это порождало между нами резкие стычки.
Не знаю, была ли Катрин всегда права. Каждая сторона смотрит на вещи чисто субъективно. У меня нет прописных истин на этот счет. Но было очевидно, что она переменилась. Точнее, пробудилась та сторона ее личности, которая долгое время пребывала в спячке.
Катрин не забывала о своей карьере, встречалась с продюсерами и режиссерами. Сестра познакомила ее с Жаком Деми, с которым она подружилась.
В апреле я отправился в Лапландию, чтобы снять там натуру фильма «Замок в Швеции», комедии по пьесе Франсуазы Саган. Беременная на седьмом месяце, Катрин осталась в Париже. После этого съемки продолжались в Париже на студии в Бийанкуре. 18 июня мне передали записку: «Катрин Денев в Американском госпитале Нейи». Я тотчас позвонил туда.
— Ожидают завтра,— сказала она мне.
Но спустя три часа я получил еще одно сообщение:
— У вас родился сын, господин Вадим. Ребенок и мать чувствуют себя хорошо.
Я оставил Жан-Мишеля закончить съемку и помчался в госпиталь.
Катрин была бледна, но сияла. Ее волосы были еще влажные. Она держала на руках Кристиана, которому был час жизни.
У меня уже была дочь, и я радовался, что родился мальчик. Я молча смотрел на него взволнованный. Катрин сказала:
<img style
|